Убивец - Страница 10

-- Да, слыхал, конечно.

-- Ну, то-то. Компания, так сказать, всесословная. Дело ведется на широкую ногу, под девизом: "рука руку моет", и даже не чуждается некоторой гласности: по крайней мере все отлично знают о существовании сего товарищества и даже лиц в нем участвующих, -- все, кроме, конечно, превосходительного... Но вот недавно как-то, после, одного блестящего дела, "самого" осенила внезапная мысль: надо, думает, "искоренить". Это, положим, бывало и прежде: искореняли сами себя члены компании, и все обходилось благополучно. Но на этот раз осенение вышло какое-то удивительное. Очень уж изволили осердиться, да и назначили своего чиновника особых поручений, Проскурова, следователем, с самыми широкими полномочиями по делам не только уже совершившимся, но и имеющим впредь совершиться, если в них можно подозревать связь с прежними.

-- Что же тут удивительного?

-- Оно, конечно, бог умудряет и младенцы. Человек-то попался честный и энергичный, -- вот что удивительно! Месяца три уж искореняет: поднял такую возню, не дай господи! Лошадей одних заездили около десятка.

-- Что же тут хорошего, особенно для вас?

-- Да ведь заездил-то не Проскуров... Этот ездит аккуратно. Земская полиция все за ним на обывательских гоняется. Соревнование, знаете. Стараются попасть ранее на место преступления... для пользы службы, конечно. Ну, да редко им удается. Проскуров у нас настоящий Лекок. Раз, правда, успели один кончик ловко у него из-под носу вытащить... Огорчили бедного до такой степени, что он даже в официальном рапорте забылся: "старанием, говорит, земских властей приняты были все меры к успешному сокрытию следов преступления". Ха-ха-ха!

-- То-то вот, -- сказала Матрена Ивановна, -- я и говорю: озорник. Одного с тобой поля ягода-то!..

-- Ну, уж не озорник, -- возразил Василий Иванович. -- Не-ет! А что раз промахнулся, так это и с серьезнейшими людьми бывает. Сам после увидал, что дал маху. Приступили к нему; пришлось бедняге оправдываться опиской... "На предбудущее время, -- говорят ему, -- таких описок не допускать, под опасением отставки по расстроенному здоровью". Чудак! Ха-ха-ха!

-- Ну, а вы-то тут при чем? -- спросил я.

Василий Иванович принял комически-серьезный вид.

-- А я, видите ли, содействую. У нас тут, -- спросите вот у Матрены Ивановны, -- настоящий заговор, тайное сообщество. Он искореняет, а я ему, знаете ли, лошадок всегда наготове держу. Взять хоть сегодня: там, где-то по тракту, убийство, и его человечек к нему с известием поскакал. Ну, значит, и сам искоренитель скоро явится; вот у меня лошади в хомутах, да и на других станках просил приятелей приготовить. Вот оно и выходит, что на скромном смотрительском месте тоже можно человечеству оказывать немаловажные услуги, Д-да-с...

Под конец этой тирады веселый смотритель опять не выдержал серьезного тона и захохотал.

-- Погодите, -- сказал я ему. -- Вы смеетесь. Скажите-ка мне серьезно: сами-то вы верите в эту искоренительную миссию, или только наблюдаете?

Василий Иванович крепко затянулся сигарой и замолчал.

-- Представьте, -- сказал он довольно серьезно, -- ведь я еще сам не предлагал себе подобного вопроса. Погодите, дайте подумать... Да нет, какая к чорту тут миссия! Загремит он скоро кверху тормашками, это верно. А тип, я вам скажу, интереснейший! Да вот вам пример: ведь оказывается, в сущности, что я в успех его дела не верю; иногда смешон мне этот искоренитель до последней крайности, а содействую и даже, если хотите, Матрена Ивановна права: возбуждаю против себя "настоящее" начальство. Из-за чего? Да и я ли один? Везде у него есть свои люди... "сочувствующие". В этом его сила, конечно. Только... странно, что, кажется, никто в его успех не верит. Вот вы слышали: Матрена Ивановна говорит, что "настоящие начальники не такие бывают". Это отголоски общественного мнения. А между тем, пока этот младенец ломит вперед, "высоко держа знамя", как говорится в газетах, всякий человек с капелькой души, или просто лично не заинтересованный, старается мимоходом столкнуть с его пути один, другой камешек, чтобы младенец не ушибся. Ну, да это, конечно, не поможет.

-- Но почему? При сочувствии населения, в этом случае даже прямо заинтересованного?..

-- То-то вот. Сочувствие это какое-то не вполне доброкачественное. Сами вы увидите, может быть, какое это чадо. Прет себе без всякой "политики" и горюшка мало, что его бука съест. А сторонний человек смотрит и головой качает: "съедят, мол, младенца ни за грош!" Ну, и жалко. "Погоди-ка, -говорит сторонний человек, -- я вот тут тебе дорожку прочищу, а уж дальше съест тебя бука, как пить даст". А он идет, ничего! Поймите вы, что значит сочувствие, если нет веры в успех дела? Тут, мол, надо начальника настоящего, мудрого, яко змий, чтобы, знаете, этими обходцами ползать умел, величие бы являл, где надо, а где надо -- и взяточкой бы не побрезгал, -без этого какой уж и начальник! Ну, тогда могла бы явиться и вера: "этот, мол, скрутит!" Только... чорт возьми! тогда не было бы сочувствия, потому что все дело объяснялось бы столкновением "начальственных" интересов... Вот тут и поди!.. Э-эх, сторона наша, сторонушка!.. Давайте-ка лучше чай пить!

Василий Иванович круто оборвал и повернулся на стуле.

-- Наливай, Матренчик, чаю, -- сказал он как-то мягко жене, слушавшей все время с большим интересом речи супруга. -- А прежде, -- обратился он ко мне, -- не дернуть ли нам по первой?..

Василий Иванович и сам представлял тоже один из интереснейших типов, какие, кажется, встречаются только в Сибири; по крайней мере в одной Сибири вы найдете такого философа где-нибудь на почтовом станке, в должности смотрителя. Еще если бы Василий Иванович был "из сосланных", то это было бы не удивительно. Здесь немало людей, которых колесо фортуны, низвергши с известной высоты, зашвырнуло в места отдаленные и которые здесь начинают вновь карабкаться со ступеньки на ступеньку, внося в эти "низменные" сферы не совсем обычные в них приемы, образование и культуру. Но Василий Иванович, наоборот, за свое вольнодумство спускался медленно, но верно, с верхних ступеней на нижние. Он относился к этому со спокойствием настоящего философа.